It’s so easy to laugh, it’s so easy to hate,
It takes guts to be gentle and kind

Когда я узнал, что Моррисси будет выступать в Польше, я решил, что это концерт, на который точно нужно найти возможность поехать. Нужно было увидеть Моррисси сейчас или никогда. Не то чтобы были основания опасаться, что он прекратит гастрольную деятельность, – сам он как раз заявлял об обратном, – но просто Моррисси уже давно не мальчик, и моложе он явно уже не станет. Опять же, это вовсе не означает, что возраст негативно сказался на его творчестве, просто в моем сознании имя Моррисси всегда будет больше ассоциироваться со стройным юношей в широченной рубашке и каком-нибудь пижонском пиджаке, с неизменным коком, густыми бровями, самоуверенным взглядом и самодовольной усмешкой. Иными словами, в моем представлении Моррисси всегда будет молодым, поэтому я и поехал в Варшаву с решимостью и четким намерением увидеть его хотя бы в 52 и не ждать следующего раза, когда он станет еще старше.

Мы отчалили из Калининграда в 5 утра, к обеду прибыли в Варшаву, побросали вещи в гостиницу и пошли обедать. Магазины закрывались рано (было воскресенье), поэтому мы просто праздно провели время в городе и в половине шестого стали собираться в клуб. Компания у нас была маленькая, но как минимум половина наших спутников приехали явно не на Моррисси. Они остались бухать в номере, а мы вдвоем с человеком-светомузыкой отправились на метро в Стодолу. К своей гордости, мы даже нашли ее сами, благо с нашего прошлого визита два года назад клуб никуда не делся. Перед входом мы застали внушительную очередь, в которой довольно быстро обнаружился русский чувак Артем из Москвы, работающий в Варшаве, который просто пришел в клуб за час до нас и купил билет на концерт в кассе по той же цене, что и мы. С ним мы рассуждали о том, сильно ли постарел Моррисси, будет ли он бросать рубашки, всегда ли был толстым Роберт Смит из The Cure и о других не менее важных и занимательных вещах. Потом пошел дождь, и Артем быстренько пристроился под зонтик к тетеньке такого то ли панковского, то ли готического вида, которая, как выяснилось, живет в Австрии и была на Моррисси уже 20 или 30 раз. То есть, она просто колесит вслед за ним по мере сил каждый раз, когда он приезжает в Европу. Мы спросили, как, на ее взгляд, изменился Мозз за все эти годы, и она сказала, что впервые увидела его в 91-м, и тогда он еще танцевал, качался, крутился и вообще делал разнообразные и активные движения телом. А сейчас, конечно, он более статичен и особо не свингует на сцене – боится дыхалку сбить. Австрийка, кстати, сказала, что Моррисси уже написал новый альбом, только не может найти лейбл, который бы его выпустил. За такими разговорами и наша очередь подошла.

Надо сказать, что по времени все было организовано очень четко: в 6 часов народ запустили в клуб, в 7 собственно в зал, в 8 начался разогрев, а в 9 вышел Моррисси. Четкость четкостью, за это организаторам, конечно, зачет, но провести больше 3 часов на ногах было все же утомительно – мы даже немного притухли перед концертом. Мерчандайз состоял в основном из футболок, среди которых выделялись, например, белая с портретом Моррисси в майке с английским флагом (обложка сингла “Glamorous Glue”) и особенно футболка со словами “England is mine, it owes me a living” – ее купил себе Артем, сказав, что это «чисто для знатоков». Была еще какая-то маечка с портретом уже немолодого Моррисси и подписью, гласившей что-то вроде “I am the real proper poet laureate”. В общем, все вполне в духе Мозза, очевидно на полном серьезе считающего себя важнейшим достоянием старушки Англии. Были еще значки, на каждом из которых фирменным шрифтом были написаны названия песен, но они все (“Still Ill”, “Life Is A Pigsty” итд) оказались мне как-то не близки, за исключением одного, который я купил бы, продавайся он по отдельности: Every day is like Sunday.

На разогреве играла молодая инди-группа The Heartbreaks, которых Карл Бара описывал как свой лучший разогрев ever – в застегнутых на все пуговицы рубашках и, в целом, прикиде ранних 60-х, а также с характерным северным произношением, делавшим их песни фонетически абсолютно непонятными. На сцене же у них все было организовано под более близкую по времени старину – минималистичный задник с названием группы на белой простыне и тени создавали моментами сюрреалистичное ощущение, словно находишься на концерте Joy Division. В плане музыки же это был стандартный, по большей части, инди-рок, но при этом довольно танцевальный и качающий, мне напомнивший, однако, больше Jet, чем Arctic Monkeys. Ребята отыграли полчаса и покинули сцену, посоветовав нам наслаждаться Моррисси. Перед разогревом в зале играл какой-то кантри-рок с женским вокалом (наверняка что-то концептуальное), теперь же на экране стали показывать разные древние ролики, начиная с клипов неизвестных мне исполнителей (но явно обожаемых Моррисси – во всех них, при всей индивидуальности каждого, просматривались те образы, что мы раз за разом встречали на обложках The Smiths) и заканчивая отрывками из какого-то старого интервью Лу Рида.

Честно говоря, видя, что пожилые техники, унеся со сцены все, что на ней было, совершенно не торопятся выносить новое оборудование, мы совсем упали духом, гадая, сколько же нам еще стоять тут в ожидании, но вот ровно в 9 часов белую хартбрейксовскую простыню подняли, нам открылся вид на уже расставленные и подключенные инструменты музыкантов Моррисси за ней – с огромным томом на барабанной установке и здоровенным гонгом, а также кадрами из какого-то черно-белого кино в качестве художественного оформления, и… вышел тот, кого все тут так ждали, в черной полупрозрачной рубашке с блестками и чубом – седым и заметно поредевшим, но, тем не менее, все еще имеющим место быть на его самоуверенной голове. Заиграла “I Want The One I Can’t Have”, и клуб заходил ходуном. Вообще, первые три песни в зале стоял такой кач, что достать фотоаппарат, например, было просто невозможно. Я даже искренне удивился, подумав: неужели весь концерт будут такие пляски? Но Мозз спел “You Have Killed Me”, и все более-менее улеглось – дальше люди в основном просто стояли, смотрели и слушали. В центре внимания был, конечно, сам Моррисси – музыканты стояли позади, как простой аккомпанирующий состав, и только изредка вперед выходил кто-то из гитаристов, когда играл соло. При этом они, конечно, создавали безупречный музыкальный фон для выступления нашего «единственного настоящего поэта». Поэт же, действительно, мало двигался (хотя, по традиции, активно порол сцену шнуром от микрофона на энергичных песнях) и гораздо больше жестикулировал: то и дело он демонстрировал все разновидности презрительных улыбок и романтического трагизма, стучал себя по голове, хватался за сердце, изображая, как кто-то невидимый все время его пронзает, ранит и колет. При этом он, почти не переставая, дразнил публику, теребя пуговицы на своей рубашке, то расстегивая ее (зал вздыхал, замирая), то вновь застегивая (зал разочарованно успокаивался). Но было на самом деле очень душно, и Моррисси неоднократно вытирал ладонями пот с лица и очень манерно стряхивал его пальчиками на публику. Вообще, его поведение выглядело, конечно, чересчур жеманным, и местами от него начинало коробить. Но его голос, к счастью, был в полном порядке. Также был нормально настроен звук, и мы, стоя довольно близко, ряду в 10-м или 12-м, могли прекрасно разбирать слова. Так что в плане техническом и музыкальном это был прекрасный концерт. Я примерно так это себе и представлял – что буду просто стоять, смотреть на него и слушать эти песни. Если не принимать во внимание слэм в начале (который я тоже никак не могу назвать негативным моментом), то я вполне получил то, чего ожидал. Один не последний человек в калининградском шоу-бизнесе, которого встретили в Варшаве на следующий день мои компаньоны, сказал, что ожидал шоу, на что Слава ответил: «Чувак, ты приехал на Моррисси, а не на шоу». И был прав – мне кажется, что все те, кто приехал на Моррисси, получили в полной мере то, ради чего оказались в Варшаве в тот день.

Мозз не слишком много разговаривал с публикой - в основном говорил спасибо, в том числе на ломаном польском. Начал концерт он с речевки: «-Die? - Never!”, которую впоследствии повторил еще раз (клуб раненых сердец хором кричал ему в ответ: “Never!”). Он также частенько пожимал руки людям в первых рядах и один раз даже помахал тем, кто находился на балконе. Был прикольный момент, когда какой-то чувак тянулся к нему изо всех сил, но все равно смог ухвать Моррисси только за кончик пальца. Тогда Мозз сделал вид, будто отрывает свой палец и бросает ему)) Достойный подарок в дополнение к священному поту. Несколько раз люди вылетали на чужих руках через барьер к сцене (очевидно, хотели, по традиции, попытаться обнять кумира), при этом Моррисси с явным желанием хватал их за руки и держал, наверняка, даря счастливцам незабываемые моменты блаженства, но на сцену тут же выбегал свирепый охранник и ожесточенно разнимал эти сладостные рукопожатия. В середине выступления Моррисси стал представлять свою группу, сказав, правда, что это вообще-то “strange habit”. Думаю, не я один замер, гадая, станет ли он называть себя (лично я ставил 99 против одного, что он сказанет что-нибудь пафосно-афористичное с намеком на ложную скромность). И вот, когда он перечислил всех по порядку, то сказал: “And I… Am… Unfit for society”. Аплодисменты:)

Моррисси спел только 4 песни The Smiths – помимо уже упомянутого первого трека, примерно в середине концерта заиграла “I Know It’s Over”, к всеобщему благоговению. Морри почему-то пропустил две строчки (неужели он уже не находит себя ни “very entertaining”, ни “terribly good-looking”?), а когда он пел “Loud loutish lover, treat her kindly, though she needs you…”,, то внезапно замолчал, и весь зал хором выводил “moooo-oooo-ooore”, после чего Мозз, как ни в чем ни бывало, продолжил: “…than she loves you”. Закончил он своим вегетарианским манифестом “Meat Is Murder”. Чуваки в первом ряду еще за пару песен до этого подняли плакат с надписью “Meat Is Murder”, преданно глядя на человека на сцене, только вот подняли они его лицом к нам:) Моррисси лишь небрежно покрутил пальцем в их сторону, мол, переверните-ка, ребята. Эту песню он тоже переделал: опустив несколько строчек (включая мою любимую “It’s death for no reason, and death for no reason is murder!”), он пел вместо них просто: “Kill it – eat it. Kill - eat. MURDER!!!”, при этом наглядно показывая жестами, как он убивает несчастную скотинку вилами, а потом ест. Надо заметить, что все музыканты были одеты в одинаковые красные футболки с желтой эмблемой Макдональдса, к которой была пририсована голова и хвост – получилась такая типа дохлая птичка – и надписью “McCruelty” с припиской: “I’m hatin’ it”. Такая бригада борьбы с жестокостью. Мы спокойно дослушивали, как песня подходит к своему зловещему спокойному завершению, когда Моррисси вдруг взмахнул руками, и последовал взрыв какофонии – еще две или три минуты гитаристы исторгали из усилителей волны фидбека, барабанщик молотил в гонг и все неистовствовало, а Мозз тем временем покинул сцену. Стало ясно, что основная часть концерта подошла к концу.

Вот здесь настал напряженный момент, и опять же наверняка не для меня одного. Мне было известно, что Моррисси исполняет на бис только одну песню, и я также знал, что частенько это бывает “This Charming Man” (отсутствие которой в сетлисте я бы прекрасно пережил). При этом песня, ради которой многие пришли, пока так и не прозвучала. Возникал тревожный вопрос, услышим ли мы ее [читай: не придется ли ехать на Моррисси еще раз))]. И вот выходит Моззер, переодетый в новую белую рубашку в таком ковбойском стиле, крестится, кланяется, говорит спасибо… и с первого же такта все понимают, что концерт все же однозначно удался:) И опять никто не прыгает и не беснуется, полуторатысячная толпа просто стоит и хором, все как один, поет: “Take me out tonight…” Это был момент, к которому, казалось, и шел весь концерт. После второго припева Моррисси замолчал, и публика за него громко и очень отчетливо выводила: “There is a light and it never goes out…”. И даже когда знаменитый очаровательный мужчина покинул сцену, еще несколько раз перекрестившись и поклонившись, народ продолжал скандировать название одной из самых романтичных песен британских 80-х.

Хочется, кстати, отдельно сказать о поклонниках Моррисси, пришедших в тот день в Стодолу, - по-моему, они были очень круты. Еще стоя в очереди на улице, мы видели классного чувака лет сорока пяти, с седоватым, не очень выделяющимся, но все же имеющимся чубом, в майке “The Queen is Dead”. Он явно пришел один. Впереди стоял еще один немолодой дяденька в пиджаке и виднеющейся из-под него пижонской рубашке в каких-то огурцах – этакий польский денди. Уже в зале я заметил девочку, словно вышедшую из книжки про Джейн Эйр: бледнокожую, в светлом платье в цветочек, с ярко накрашенными губами и в шляпке, как раз такой, что по-английски называют “bonnet” – ну настоящая англичанка:) С другой стороны я заметил еще одну, одетую в похожем стиле. Где-то сбоку стоял совсем молодой пацан с зачесом, в каком-то таком двубортном пиджаке, короче, что-то среднее между модом и американским юношей из 60-х. И что немаловажно, большинство этих людей пришли одни – точь-в-точь как в “How Soon Is Now”. Самое забавное - слева от нас в толпе трепыхался настоящий букет живых гладиолусов:) Моррисси его не взял – вообще-то, букет находился далековато от него, но Слава сказал, что это было бы слишком символично. Мол, Моззу и так памятник надо поставить за то, что он по-прежнему поет эти песни, ему типа неприятно прошлое ворошить и уж конечно не хочется больше ассоциироваться с гладиолусами. На что я возразил, что петь эти песни его, на самом деле, никто не заставляет. И почему ему должно быть неприятно? Это же его песни, он их написал, чем наверняка гордится по сей день. Его же никто не принуждает играть их с Джонни Марром. В общем, букет гладиолусов был прекрасным намеком. Я бы на месте тех, кто его притащил, швырнул бы его на сцену:) А может, они испугались, что Мозз обидится и уйдет, кто ж его знает. Мы сами всю дорогу стебались, постоянно придумывая шутки вроде: «О, ты наелся мяса, Моррисси унюхает запах и уйдет со сцены», «Эй, ты растерял все пустые бутылки от пива – оскорбив природу, ты оскорбил Моррисси!», и постоянно приговаривали по делу и без дела: «Убийство!»)) И в целом фанаты Моррисси, которых я наблюдал в Стодоле, меня впечатлили – по сравнению с обычными атрибутами разных субкультур, как-то металлисты, готы или те же инди-киды, они выглядели гораздо более… тонко – так, что сразу и не скажешь, что же в них особенного, но, тем не менее, очевидно, что что-то особенное в них есть. По возрасту, мне показалось, как минимум половину публики составляли люди за 30, а то и за 40. Прямо рядом с нами стояла пара, мужчина с женщиной, выглядевшие ну совершенно не рок-н-ролльно, а как чей-нибудь среднестатистический сосед с женой, по возрасту недалеко ушедшие от самого Моззера – и они не прыгали, даже не подпевали, а просто стояли, смотрели очень внимательно и слушали. Артем даже рассказывал, что встретил настоящих бритишей, точно не моложе Моррисси, явно знакомых с ним еще с 80-х. Я сказал Славе, что жаль, что Моррисси не видит, какие люди пришли на его концерт, на что он ответил, что ему, наверное, пофиг вообще. И я подумал: вот это действительно очень обидно, что ему пофиг… Потому что такие фанаты заслуживают большого уважения. Такими фанами можно по праву гордиться.

После концерта мы урвали сетлист у седого звукаря, потолклись в клубе и, наконец, вышли в вечерний дождь. Завернув за угол клуба, мы увидели знакомую австрийку, стоявшую в ожидании Моррисси под своим зонтиком в горошек. Я спросил у нее, неужели он снисходит до того, чтобы дать фанам автограф? Она сказала, что да, бывает, он выходит и расписывается, но очень быстро, и надо подождать, пока он отдохнет. Также она сказала, что концерт был хорош, и назвала Моррисси “true diva”. «Чего это он рубашку не бросил?» - спросил я, на что она ответила, что он уже так не делает – он уже не в той форме, и оголяться уже как бы не комильфо. (На днях Слава рассказал мне, что в Лондоне он все же бросил рубашку: сорвал ее с себя театральным жестом, подбросил в воздух – в зале раздался вздох сотен зрителей, - перекрестился и запустил рубашку в публику. Мне вообще-то было интересно на это посмотреть – как на безумную толпу, так и на то, как сам Моррисси будет взирать на это действо. Но, увы, не довелось. Все же, видать, Варшава это Варшава, а Лондон это Лондон. «Англия - моя». ) Я изначально не настраивался ни на какие автографы, поэтому мы отчалили восвояси, попросив тетушку сказать Моззу «хай» от парней из России, если он-таки придет.

Так закончился концерт поэтического достояния Соединенного Королевства; мы на следующий день немного поблуждали по центру Варшавы, наш компаньон Леха купил себе у местного стареющего Роба Флеминга оригинальный винил The Clash “Sandinista!” 1980 года, но это уже совсем другая история…

(Слева видны гладиолусы)

Август 2011

Paul Saunders